Неточные совпадения
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую
яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты
в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг, воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да
в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
— Какая тоска! — ответила она довольно громко. — Какая тоска
в этих ночах,
в этой немоте сонной
земли и
в небе. Я чувствую себя
в яме…
в пропасти.
— А вот как он сделал-с, — проговорил хозяин с таким торжеством, как будто он сам это сделал, — нанял он мужичков с заступами, простых этаких русских, и стал копать у самого камня, у самого края,
яму; всю ночь копали, огромную выкопали, ровно
в рост камню и так только на вершок еще поглубже, а как выкопали, велел он, помаленьку и осторожно, подкапывать
землю уж из-под самого камня.
Она судорожно ухватилась своей горевшей маленькой рукой за его руку и
в таком положении откинулась на подушку; ей казалось, что она медленно проваливается
в какую-то глубокую
яму, и только одна рука доктора еще
в состоянии удержать ее на поверхности
земли.
Он выкопал
в земле яму размерами 40 см3 и
в ней развел большой огонь.
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен был, так студенты Москву чуть с ума не свели! И на улицах, и
в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре
ям нарыли, чтоб липки сажать, а они ночью их опять
землей закидали. Вот тебе и республика! Коли который человек с умом — никогда бунтовать не станет. А вот шематоны да фордыбаки…
Это ж еще богачи так жили; а посмотрели бы на нашу братью, на голь: вырытая
в земле яма — вот вам и хата!
В саду дела мои пошли хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил
яму по краям, где
земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, — на нем можно было даже лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной
в щели между кирпичами, — когда
в яму смотрело солнце, всё это радужно разгоралось, как
в церкви.
Второй оттиск
в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою на скользком бугре липкой
земли и смотрю
в яму, куда опустили гроб отца; на дне
ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались на желтую крышку гроба.
Я пошел
в сад и там,
в яме, увидал его; согнувшись, закинув руки за голову, упираясь локтями
в колена, он неудобно сидел на конце обгоревшего бревна; бревно было засыпано
землею, а конец его, лоснясь углем, торчал
в воздухе над жухлой полынью, крапивой, лопухом.
Бабушка заплакала, спрятав лицо
в конец головного платка. Мужики, согнувшись, торопливо начали сбрасывать
землю в могилу, захлюпала вода; спрыгнув с гроба, лягушки стали бросаться на стенки
ямы, комья
земли сшибали их на дно.
Бошняк ночевал
в юрте, которая состояла из
ямы в 1 1/2 арш. глубиной, вырытой
в земле и покрытой тонкими бревнами наподобие кровли, и всё это было обвалено
землей.
По изрытой свежими взрывами обсыпавшейся
земле везде валялись исковерканные лафеты, придавившие человеческие русские и вражеские трупы, тяжелые, замолкнувшие навсегда чугунные пушки, страшной силой сброшенные
в ямы и до половины засыпанные
землей, бомбы, ядра, опять трупы,
ямы, осколки бревен, блиндажей, и опять молчаливые трупы
в серых и синих шинелях.
Там гробик был опущен
в приготовленную для него
яму и засыпан
землей.
Мельник перевел дух, разгреб руками
яму и вложил
в нее рукоять сабли. Затоптав
землю, он утвердил лезвеё острием вверх и начал ходить кругом, причитывая вполголоса...
Пошли окуровские дожди, вытеснили воздух, завесили синие дали мокрыми туманами, побежали меж холмов холодные потоки, разрывая
ямы в овраги, на улицах разлились мутные лужи, усеянные серыми пузырями, заплакали окна домов, почернели деревья, — захлебнулась
земля водой.
Михайло, Иван и Яким, торопливо опустив гроб
в яму, начали сбрасывать на него мокрую
землю, они сталкивали её ногами и лопатами, крышка гроба звучала глухо, как отсыревший барабан.
За сие калмыки, озлобясь, употребили противу их такое лукавство, что, собравшись многолюдно, скрылись
в потаенное низменное место, а вперед себя послали на высокое место двух калмык и приказали, усмотря яицких казаков, рыть
землю и, бросая оную вверх, делать такой вид, якобы они роют звериные ж
ямы.
— Ну, теперь нужно будет лезть туда, — проговорил Гордей Евстратыч, вынимая из переметной сумы приготовленную стремянку, то есть веревочную лестницу. — Одним концом захватим за кедры, а другой
в яму спустим… Маркушка сказывал — шахта всего восемнадцать аршин идет
в землю.
В темных
ямах земли стон и смех, крики ярости, шепот любви… многозвучна угрюмая музыка жизни земной!.. Но безмолвия горных вершин и бесстрастия звезд — не смущают тяжелые вздохи людей.
Это была глубокая
яма в три аршина длины и два ширины, вырытая
в земле, причем стены были земляные, не обшитые даже досками, а над ними небольшой сруб, с крошечным окошечком на низкой-низкой дверке.
Как водится,
в яму спустили,
Засыпали Прокла
землей;
Поплакали, громко повыли,
Семью пожалели, почтили
Покойника щедрой хвалой.
Он был рад предложению; он не мог бы теперь идти к себе один, по улицам,
в темноте. Ему было тесно, тягостно жало кости, точно не по улице он шёл, а полз под
землёй и она давила ему спину, грудь, бока, обещая впереди неизбежную, глубокую
яму, куда он должен скоро сорваться и бесконечно лететь
в бездонную, немую глубину…
Оно было ниже
земли,
в яме, покрытой сверху толстой железной решёткой, сквозь неё падали хлопья снега и ползли по грязному стеклу.
В несколько мгновений мы оба одеты, бежим
в фруктовый сад, расположенный позади нашего дома, — и под старой яблонью,
в глубокой
яме, торопливо вырытой
в рыхлой весенней
земле большим Давыдовым ножом, скрывается навсегда ненавистный подарок крестного отца, так-таки не доставшийся
в руки противному Транквиллитатину!
Надо было удостовериться
в этом собственными глазами. К часам, ржавеющим
в утробе
земли, я, конечно, чувствовал полнейшее равнодушие; но не позволить же другому воспользоваться ими! А потому на следующий же день я, снова поднявшись до зари и вооружившись ножом, отправился
в сад, отыскал намеченное место под яблоней, принялся рыть и, вырывши чуть не аршинную
яму, должен был убедиться, что часы пропали, что кто-то их достал, вытащил, украл!
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из
земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает
в глубокой
яме, как уж
в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине
в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя
в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому,
в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и
в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает
в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет
в стенах своих четыре впадины
в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна
яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться
в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением,
в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь
в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Удостоверясь по вышесказанным мною признакам, что лисята точно находятся
в норе, охотники с того начинают, что, оставя один главный выход, все другие норы и поднорки забивают
землей и заколачивают деревом наглухо; главную нору, ощупав ее направление палкой на сажень от выхода, пробивают сверху четвероугольной шахтой (
ямой, называемой подъямок), дно которой должно быть глубже норы по крайней мере на два аршина; четырехугольные стенки этой шахты, имеющей
в квадратном поперечнике около полутора аршина, должны быть совершенно отвесны и даже книзу несколько просторнее, чем кверху, для того чтобы лисята, попав
в этот колодезь, или западню, никак не могли выскочить.
Гроб на веревках скользнул
в зияющую
яму; принялись забрасывать ее
землей.
Гроб опустили, священник взял заступ и первый бросил горсть
земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей пропел вечную память под чистым, безоблачным небом, работники принялись за заступы, и
земля уже покрыла и сровняла
яму, —
в это время он пробрался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намерение.
Две звезды большие сторожами
в небесах идут. Над горой
в синем небе чётко видно зубчатую стену леса, а на горе весь лес изрублен, изрезан,
земля изранена чёрными
ямами. Внизу — завод жадно оскалил красные зубы: гудит, дымит, по-над крышами его мечется огонь, рвётся кверху, не может оторваться, растекается дымом. Пахнет гарью, душно мне.
Аккуратно уложил всё
в яму, зарыл, заровнял её, набросал сверху хвороста, сел на
землю и говорит, видя, что я собираюсь идти...
Я пошел
в «Стенку» — кабак, хитроумно устроенный
в каменном заборе. Он отличался тем, что
в нем не было окон и свет падал
в него сквозь отверстие
в потолке.
В сущности, это была квадратная
яма, вырытая
в земле и покрытая сверху тесом.
В ней пахло
землей, махоркой и перегорелой водкой, ее наполняли завсегдатаи — темные люди. Они целыми днями торчали тут, ожидая закутившего мастерового для того, чтоб донага опить его.
— А неизвестно… На свадьбе, как Поликарп Тарасыч женились, он и объявил себя. Точно из-под
земли вынырнул… А теперь обошел всех, точно клад какой. Тарас Ермилыч просто жить без него не может. И ловок только Ардальон Павлыч: медведь у нас
в саду
в яме сидит, так он к нему за бутылку шампанского прямо
в яму спустился. Удалый мужик, нечего сказать: все на отличку сделает. А пить так впереди всех… Все лоском лежат, а он и не пошатнется. У нас его все даже весьма уважают…
— Эх, жизнь! Каторга ты великолепная! — шептал Гришка, не будучи
в состоянии высказать того, что с болью чувствовал. — От
ямы это, Мотря. Что мы? Вроде как бы прежде смерти
в землю похоронены…
А у меня кружится голова,
в глазах мутно, и мне кажется, что все мы не
в яме под
землёй, а
в тесной барке на бурной реке.
Во всей природе чувствовалось что-то безнадежное, больное;
земля, как падшая женщина, которая одна сидит
в темной комнате и старается не думать о прошлом, томилась воспоминаниями о весне и лете и апатично ожидала неизбежной зимы. Куда ни взглянешь, всюду природа представлялась темной, безгранично глубокой и холодной
ямой, откуда не выбраться ни Кирилову, ни Абогину, ни красному полумесяцу…
Притащил ногаец камышу зеленого, заклали камышом
яму, живо засыпали
землей, сровняли, а
в головы к мертвецу камень стоймя поставили. Утоптали
землю, сели опять рядком перед могилой. Долго молчали.
И когда вырыл
яму, то лапами завалил
в яму черепаху и закопал
землею.
У него спросили, как он это сделает. И он сказал: «Я выкопаю подле самого камня большую
яму;
землю из
ямы развалю по площади, свалю камень
в яму и заровняю
землею».
Как только мы отошли от берега, мы сразу попали
в непролазную чащу: неровная почва, сухие протоки, полосы гальки, рытвины и
ямы, заваленные колодником и заросшие буйными, теперь уже засохшими травами; кустарниковая ольха, перепутавшаяся с пригнутыми к
земле ветвями черемушника; деревья с отмершими вершинами и мусор, нанесенный водой, — таков поемный лес
в долине реки Самарги, куда мы направились с Глеголой на охоту.
Высокая, наполовину готовая насыпь, кучи песку, глины и щебня, бараки,
ямы, разбросанные кое-где тачки, плоские возвышения над землянками,
в которых жили рабочие, — весь этот ералаш, выкрашенный потемками
в один цвет, придавал
земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса.
Через низенький каменный парапет мы увидели какую-то темную неглубокую
яму и толстые триумфальные ворота, до колен ушедшие
в землю.
Он надевал сапоги
в то последнее утро — а оно плыло; он был убит — а оно плыло; он был брошен
в яму и завален трупами и
землей, — а оно плыло мимо лесов, полей и городов, живой призрак
в сером штемпелеванном конверте.
Кузьма не последовал за нею, а стал сейчас же исполнять ее приказание. Он уже ранее принес
в погребицу железную лопату и без приказа барыни думал зарыть Фимку именно там. Вырыв глубокую
яму, он бросил
в нее труп, набросил на него лохмотья одежды покойной, засыпал
землею и сравнял пол этой же лопатой и ногами.
Известно государю императору, что тело покойного князя Потемкина до ныне еще не предано
земле, а держится
в особо сделанном под церковью погребу, и от людей бывает посещаемо, а потому, находя сие непристойным, высочайше соизволяет, дабы тело без дальнейшей огласки
в самом же том погребу погребено было
в особо вырытую
яму, поверх засыпано
землею и выглажено, как бы его никогда не бывало.
Он стал усердно рубить мерзлую
землю. Работа подвигалась медленно. Когда он кончил, по солнцу было уже далеко за полдень. Осторожно приволок он за ноги к
яме уже окоченевший труп и, положив к изголовью ларец с драгоценностями, уложил его
в эту наскоро приготовленную могилу. Затем, истово перекрестившись, он стал засыпать ее комками мерзлой
земли и снегом.
Могила, между тем, была готова и горбун с помощью Пахомыча, старавшегося не глядеть на своего страшного товарища, бережно поднял покойницу и опустил
в яму, которую они оба быстро засыпали
землей, утоптали ногами и заложили срезанным дерном.
Он вышел из избы во двор, подполз под дом, распугав бывших там птиц, и вырыв довольно глубокую
яму около кирпичного низа печи, завернул шкатулку, на которую положил ключ
в кусок кожи, купленной им для бродней, зарыл ее, притоптал
землею и даже набросал на этом месте валявшиеся
в подполье кирпичи.